Синдром Коперника - Страница 54

— Ну а я, — сказала она с вызовом, — верю, что инстинкт самосохранения пересилит все и человек сможет вовремя остановиться и приспособиться, как было всегда.

— Да вы просто депрессивная оптимистка!

— Ну да. Знаете, ведь чтобы решиться самой обратиться к психологу, надо хоть немного верить в возможность улучшения. Это поступок оптимистки.

— Тогда и я отчасти оптимист.

— Да. В конечном счете мы не так уж далеко ушли друг от друга! — На миг она сжала мою руку.

Ее прикосновение было чудесным. Непривычное тепло, которое мне бы хотелось ощущать подольше.

— Как бы там ни было, Аньес, позвольте снова сказать вам спасибо за все, что вы для меня делаете.

— Только не надо меня без конца благодарить! Уверяю вас, на самом деле я делаю это из чистого эгоизма. Так я могу не думать о себе. У меня гораздо лучше получается разбираться в чужих проблемах, чем решать свои собственные.

— Вы поэтому стали работать в полиции?

— Нет, — улыбнулась она. — У нас это семейное. В Алжире отец был полицейским. Ему-то хотелось, чтобы сын пошел то его стопам, а я стала домохозяйкой. Оба мы обманули его ожидания. Нельзя сказать, что он пришел в восторг, впервые увидев меня в форме. И пожалуй, я готова с ним согласиться. Наверняка это был не самый разумный мой поступок. Во Франции нелегко быть полицейским с фамилией Феджер. Для всех я грязная арабка, примазавшаяся к власти. С одной стороны, коллеги смотрят на меня сверху вниз, а с другой, если я на свою беду арестую араба, он сочтет меня предательницей. К тому же… Для человека, который во что бы то ни стало хотел избежать депрессии, это не самая удачная профессия.

— У вас и до этого бывали депрессии?

— А вот и нет! Я выросла не в самом радостном месте и взамен заставляла себя быть счастливой. С малых лет я твердила себе, что я не из тех, кто впадает в депрессию. И вот однажды ты сталкиваешься с этим лицом к лицу. Я поклялась себе, что ноги моей не будет у психолога… А в итоге шагу не могу ступить без Зенати.

— Но вам это хотя бы помогает?

— Даже не знаю! Самое дикое, что мне противно ходить к психологу. Согласна, это ни в какие ворота не лезет. Я всегда считала, что всякие депрессии — привилегия западного человека, болезнь буржуа. Какая-то часть меня вообще не верит в психоанализ. Но едва мне становится плохо, я вопреки себе со всех ног бегу к Зенати. Правда, я законченная идиотка?

— Нет. Было бы глупо не бороться со страданиями из-за стыдливости или устаревших принципов, как по-вашему?

— Может, и так. Но я упрекаю себя не в том, что хочу лечиться, а из-за причин, по которым я страдаю. Они… нелепы.

— Неужели?

— По правде говоря, да. Общество вынуждает нас обращать слишком много внимания на незначительные душевные переживания. Мы на этом зацикливаемся и придаем им куда больше значения, чем они стоят. В конце концов это становится формой потворства своим слабостям… Я хочу найти в себе силы перевернуть страницу. Больше не чувствовать себя загнанной в угол этим бесконечным самокопанием…

Я медленно кивнул. Бесконечное самокопание. Пусть кто угодно кроме меня спорит с этой формулировкой.

— Я вот думаю, а может, причиной всему — наше одиночество? — заметил я. — А потребность говорить о себе с психологом, в сущности, лишь выражение фрустрации? Из-за того, что рядом нет человека, который бы нас выслушал и по-настоящему понял… Разве не так? И мы изливаем душу психологу, внушая себе, что уж он-то со своим профессионализмом и объективностью в состоянии нас понять… Это придает нам уверенности.

Она улыбнулась.

— И тут мы возвращаемся к вашему страху за судьбу рода человеческого, — вставила она, бросив на меня веселый взгляд. — И к тому, что вы ищете в романах Ромена Гари. Невозможность общения и все такое…

— Вот-вот. Люди рискуют вымереть оттого, что не сумели понять друг друга…

— Но мы-то понимаем друг друга, не так ли?

— Что правда, то правда, — согласился я с улыбкой.

— Ну вот! Возможно, я заставлю вас пересмотреть самые основы вашего страха… как вы его назвали?

— Мой эсхатологический страх.

Второй официант принес закуски, расставил их перед нами и пожелал приятного аппетита. Я выбрал фуа-гра, а Аньес овощи, фаршированные козьим сыром и шалфеем. На несколько минут установилась гастрономическая тишина, затем я возобновил беседу.

— Вы не сказали, Аньес, в каком отделе работаете.

— Я лейтенант полиции в центральном комиссариате Восемнадцатого округа… Занимаюсь местными уголовными расследованиями. Ничего интересного: разбойные нападения, акты вандализма…

— Ясно. Настоящий полицейский.

— Еще бы. Это вам не кино.

Улыбнувшись, я проглотил еще немного фуа-гра.

— Не представляю, чем я займусь завтра, — продолжил я, чтобы сменить тему. — Насчет Протокола 88 мне ничего узнать не удалось.

— Вы могли бы поискать что-нибудь о вашем загадочном психиатре. Попробовать разузнать о его призрачном кабинете или даже о нем самом…

— Почему бы и нет? Только бы добраться до этого гада!

— А я, если хотите, отдам на экспертизу ваше удостоверение и займусь банковскими счетами — вашим и ваших родителей.

— Отлично. Ничего, если я еще поживу у вас?

— Ну конечно, Виго! И кстати, не пора ли нам перейти на ты, как по-вашему?

Я нахмурился. Мне вспомнились мои размышления о языке, который служит одновременно мостом и незаметной перегородкой между людьми. Это и обманчивая личина, и протянутая рука, то, что разделяет и сближает нас. Перейти на ты… Да. Почему бы и нет? Это способ преодолеть первое мысленное препятствие. Мы так стремительно сближаемся, что это будет только естественно!